ТИШИНА

Вспоминаю одну семейную пару. Они прожили вместе более пятидесяти лет, я их когда-то венчал, и умерли они одновременно, сначала она, потом он, почти сразу вслед…

ФОМА

Жизнь у стариков была насыщенная, она — дочь ссыльных, он — местный уроженец, работали на Крайнем Севере, комсомольские ударные стройки, потом — в Минусинске, дети-внуки, он увлекался садоводством, выращивал цветы, скрещивал разные сорта ранеток, в Церковь пришли уже в старости и тоже как-то вместе. Однажды я, решив тряхнуть журналистской стариной, пытался написать о них статью, да почему-то не получилось. Помню, на мои расспросы про любовь и «отношения» он пожал плечами и застенчиво сказал, это было вскоре после смерти его жены: «Да какие отношения, обычные… Просто — всю жизнь вместе, шутка ли. Всякое бывало, но жили дружно. Вот вожусь я в саду, а она сидит в тени на стульчике, вяжет или читает что-то, любила читать, в последние годы две пары очков надевала, старая уже… Я на нее гляну, она на меня. И не говорили в общем ни о чем… Чего говорить-то, за жизнь обо всем наговорились. Устает, видать, человек и от слов. Просто — знать, что вот она рядом…»

Почти о таком же рассказывал замечательный пастырь ХХ века митрополит Антоний Сурожский. Он вспоминал человека, который приходил к ним в храм в Лондоне, когда народу не было, ничего там не делал, не крестился, не читал молитв, просто молча сидел на лавочке какое-то время и уходил. А на вопрос, зачем он приходит, отвечал, что приходит — к Богу, что вот они с Богом молча побудут вдвоем, посмотрят друг на друга – и им хорошо вместе, и этого достаточно…

Современному миру остро не хватает этой тишины. Не умея в такой тишине пребывать, мы либо создаем шум, шумовой фон, с утра врубаем телевизор-радио, новости-рекламу-музыку, только чтобы не чувствовать сосущей пустоты одиночества, чтобы шум суеты дня объединил нас хоть как-то — либо впадаем в другую крайность, в глухой аутизм сердца, подпитываемый неверием и отчаянием, замыкаемся в тишину, но совсем другую, гнетущую, гробовую, в которой не слышен — даже если он иногда и есть — наш глухой стон о помощи, со дна которой так трудно всплыть свинцовой батисфере нашей неумелой теплохладной молитвы к Богу, и наши огромные города так напоминают пустыни, в которых, как песчинки по склонам бархана, катятся толпы одиноких индивидуумов, воткнувших в разъемы ушей раковины наушников…

Нет, та, первозданная Божья тишина — не такая. Та тишина не замкнута на себя. В ней человек только и может открыть сердце Богу или ближнему, та тишина — предтеча и почва любви. Та тишина сродни теплой живородящей весенней ночи, в которой почки незримо превращаются в листья и цветы, сродни молчанию влюбленных, когда они — вместе, один на один друг с другом и всей вселенной…

Нелегок подвиг подлинных влюбленных —
Лежать в молчании, без поцелуя,
Без еле слышных вздохов и объятий
И только счастьем согревать друг друга.

Неоценима ласка рук и губ,
Как средство заверенья в постоянстве,
Или значенье слов, когда в смущенье
Сердца стремятся слиться в темноте.

Но только те, кто высший смысл постиг —
Уснуть и видеть сны одни и те же,
Под звездным покрывалом распластавшись,
Любовь венчают миртовым венком.

(Роберт Грейвз, «Звездное покрывало», перевод Н. Озеровой)

Во вторую Неделю Великого поста Церковь праздновала память святителя Григория Паламы, архиепископа Фессалонитского. Иерарх Церкви, богослов, мистик и аскет, обосновавший и отстоявший от нападок и искажений учение о нетварном Фаворском свете, эту тишину называл, вслед за афонскими подвижниками, «исихией», тем священным безмолвием, когда страсти молчат в сердце человека – и в тишине становится различим Бог… «Тайной будущего века» назвал молчание преподобный Исаак Сирин. А монах-траппист и поэт Томас Мертон так писал в своей книге «Одинокие думы»: «Обращаясь к себе, я слышу только мертвое эхо. Я не проснусь, пока меня не позовет из мрака Тот, в Ком мой свет. Из мертвых восставляет только имеющий в Себе Жизнь. Пока Он не зовет меня, я мертв и мое молчание — молчание смерти. Но стоит Ему произнести мое имя, как мое молчание наполняется неиссякаемой жизнью. Я знаю, что я есмь, и мое открытое Отцу сердце вторит Ему эхом вечности. Моя жизнь в том, чтобы слушать; Его — в том, чтобы говорить. Мое спасение — слышать и откликаться. Поэтому я должен жить в тишине. Мое спасение — в безмолвии».

Мы, современные христиане, — в основном не отшельники. Но тишина, в которой мы можем расслышать и самих себя, и Другого — Бога и ближнего — необходима нам всем. Она сродни тому, что мы в Церкви зовем «миром душевным», о котором Господь сказал: «Мир Мой оставляю вам, мир мой даю вам, не так, как мир дает, Я даю вам» (Ин. 14:27), тому «духу мирну», стяжав который, по слову святого, мы можем дать возможность тысячам спастись вокруг нас.

ФОМА